Однажды, дней этак через шесть после высадки на Драконий остров, Эдмунд проснулся очень рано. Рассвет едва брезжил, и мальчик смутно различал лишь росшие между лагерем и заливом деревья. Неожиданно ему привиделось какое-то движение. Эдмунд приподнялся на локте и присмотрелся. Сомнений не было: у кромки леса маячила темная человеческая фигура. Сначала ему подумалось что это Каспиан — человек был примерно того же роста, но оказалось, что Каспиан спокойно спит рядом.

Эдмунд поднялся, неслышно подкрался к опушке и оказался рядом с ничего не подозревающим незнакомцем. Вблизи стало видно, что ростом этот человек пониже Каспиана, но заметно выше Люси. Юноша обнажил клинок, но неожиданно услышал:

— Это ты, Эдмунд?

— Я, — Эдмунд даже несколько растерялся. — А ты кто такой?

— Неужто не узнаешь? — промолвил таинственный незнакомец. — Это же я, Юстейс.

— Вот тебе на! — воскликнул Эдмунд. — И вправду ты! Как же тебя?..

— Тсс, — прошептал Юстейс и пошатнулся. Казалось, он вот-вот упадет.

— Тебе плохо? — бросился к нему Эдмунд.

Юстейс молчал так долго, что Эдмунд уже подумал, не лишился ли тот чувств, однако в конце концов до его слуха донесся слабый шепот:

— Это было ужасно… Да ты и представить себе не можешь, как… Но теперь уже все в порядке. Можем мы отойти и поговорить где-нибудь в сторонке? Знаешь, я пока не готов встретиться с остальными.

— Как хочешь, — отозвался Эдмунд. — Давай присядем вон на те валуны. Я очень рад, что ты… э-э-э… снова выглядишь самим собой. Надо думать, тебе пришлось несладко.

Они уселись на камни и некоторое время молча смотрели на залив. Небо светлело, звезды одна за другой таяли, пока над горизонтом не осталась одна-единственная, самая большая и самая яркая.

— Я пока не буду рассказывать, как меня угораздило превратиться в дракона, — сказал наконец Юстейс, — Конечно, ты об этом узнаешь, да и все остальные тоже, но… как-нибудь попозже. А сейчас лучше послушай, как я снова стал человеком.

— Выкладывай, — отозвался Эдмунд.

— Так вот, я все время чувствовал себя по ночам просто гадко, но в последнюю ночь стало совсем худо. Рука разболелась так, что не было никакой мочи…

— А сейчас-то как? — поинтересовался Эдмунд.

Юстейс рассмеялся — никогда прежде Эдмунд не слышал от него такого радостного, счастливого смеха — и легко снял браслет с руки.

— Вот и все. Пусть кто захочет возьмет себе. Так вот, рука просто горела, и я не мог заснуть: все думал, что же со мной будет дальше И тут… вообще-то я до сих пор не уверен, что это мне не приснилось…

— Ты, главное, говори, а там разберемся, — подбодрил Эдмунд.

— Ладно. Ну, поднял я случайно глаза и увидел такое, чего уж никак не ожидал. Льва увидел. Здоровенного льва, который направлялся ко мне. Причем, странное дело, луна в это время скрылась, а он вроде как сам светился. Он подходил все ближе, и я не на шутку струхнул. Ты небось думаешь, с чего бы это дракону бояться льва? Конечно, дракон гораздо сильнее, но я не того боялся, что он меня задерет, а… Трудно сказать, чего, боялся, и все тут. Лев остановился рядом со мной, взглянул мне в глаза, и я с перепугу даже зажмурился. Но это не помогло. Лев велел мне встать и идти.

— Он что, умел говорить?

— Хм… даже не знаю, что и ответить. Говорить вроде и не говорил, но я все равно как-то его понимал. И понимал, что надо слушаться. Встал и пошел за ним. Шли мы долго, и все время, пока я следовал за ним, он светился как луна. Наконец мы поднялись на какую-то гору — сколько я здесь ни летал, этой горы не видел — и оказались в саду. В пышном таком саду, с цветами, плодовыми деревьями и всем прочим. А посреди сада был родник.

Вода там булькала, и поднималась она снизу — потому я и понял, что это родник, — но он был гораздо больше обычных ключей, круглый, как колодец, с мраморными ступенями. И такой чистой воды, как в этом роднике, я в жизни не видел. Мне показалось, стоит только туда окунуться, и лапа пройдет, но Лев сказал, что прежде чем купаться, надо раздеться. М-да… Вообще-то он не промолвил ни слова, но до меня как-то дошло…

Я хотел возразить, сказать, что раз не одет, то не могу и раздеться, но тут сообразил: драконы ведь вроде змей, а змеи, это всякий знает, сбрасывают кожу. «Может, он это и имел в виду», — подумал я, и давай скрестись да царапаться, — только чешуя во все стороны полетела. А потом запустил когти поглубже, и шкура слезла с меня, как кожура с банана. Спустя минуту я уже сбросил ее. Он валялась рядом — ну и гадость, век бы ее не видеть. Обрадовавшись, я поспешил к воде, но когда заглянул туда и увидел отражение, оказалось, что на мне та же чешуя. «Наверное, у драконов не по одной шкуре», — решил я. Ладно, содрал верхнюю, сдеру и нижнюю.

Сказано — сделано. Скоро эта шкура тоже валялась на земле, а я снова сунулся в воду. Но все повторилось сначала. «Сколько же мне с себя шкур сдирать?» — думал я, срывая когтями третью. Уж больно хотелось поскорее окунуть лапу. Но все оказалось бесполезно — под третьей шкурой обнаружилась четвертая.

— Да, — сказал Лев (или вроде как сказал), — ничего не получается. Дай-ка я сам тебя раздену.

К тому времени отчаяние одолело меня настолько, что забылся и страх перед его когтями. Я лег на спину.

Ну, когда он эту шкуру дернул, у меня чуть сердце не выскочило. Больно было так, как, наверное, никогда в жизни, но я знал, что с меня стаскивают проклятущую чешую, и это давало силы терпеть. Вроде как когда отдираешь присохшую болячку — хоть и больно, а все равно приятно. Понимаешь?

— А то нет, — кивнул Эдмунд.

— Ну вот, сорвал он с меня эту пакость, как я сам три раза срывал, только больнее, и бросил на землю. Шкура оказалась еще толще, грязнее и гаже, чем три первые. А я сделался гладким, как очищенный от коры прутик, и очень маленьким. Лев тут же схватил меня лапами — опять пришлось несладко, кожи-то на мне не было никакой — и швырнул в воду. Поначалу она показалась мне кипятком, но только поначалу. Не прошло и мига, как я уже плавал, нырял, плескался и чувствовал себя превосходно. А когда понял, что лапа меня больше не донимает, взглянул на нее и вижу — лапы-то и нет! Вместо нее рука, самая настоящая человечья рука! Ты представить себе не можешь, как я радовался, глядя на свои руки… хотя было бы на что глядеть. Мускулов у меня нет, то ли дело у Каспиана… Потом Лев вытащил меня и одел.

— Что, лапами?

— Не помню. Но как-то одел. Взгляни, на мне же все новое. А потом я сразу оказался здесь. И теперь думаю: может, это был только сон?

— Нет, точно не сон, — сказал Эдмунд.

— А ты почем знаешь?

— Ну, во-первых, на тебе и правда все новое. А во-вторых — да не во-вторых, а главное — ты ведь больше не дракон.

— Но если это не сон, так что же со мной было? — спросил Юстейс.

— Думаю, ты видел Эслана, — отвечал Эдмунд.

— Эслана! — повторил Юстейс. — Знаешь, за время нашего плавания я слышал это имя невесть сколько раз, и оно мне почему-то не нравилось. Впрочем, раньше мне много чего не нравилось. Я был таким, что и вспоминать противно.

— Ничего особенного, — возразил Эдмунд. — Если по-честному, то я, когда попал в Нарнию в первый раз, вел себя ни чуточки не лучше. Даже хуже. Ты был просто ослом, а я еще и предателем.

— Ладно, не надо пока об этом. Расскажи лучше про Эслана, — попросил Юстейс. — Он кто? Ты его знаешь?

— Правильнее сказать — он меня знает, — отозвался Эдмунд. — Эслан — Великий Лев, сын императора Заморья, спасший в свое время и меня, и Нарнию. Мы все его видели, но чаще других он является Люси. Может быть, мы как раз в его страну и плывем.

Оба умолкли. Над горизонтом погасла последняя звезда, и, хотя восходящее солнце заслоняли высившиеся справа горы, мальчики поняли, что пришел рассвет, ибо и небо, и залив окрасились в розовые тона (то есть сделались такого цвета, какого бывают розы). В лесу закричала птица — вроде как попугай, послышался шум, и наконец запел Каспианов рог. Лагерь пришел в движение.