Глава 9

Через пустыню

— Какой ужас! Какой ужасный ужас! — воскликнула Ласаралин. — Душенька, я так испугалась! До сих пор вся дрожу! Потрогай, если не веришь.

— Да перестань! — цыкнула на подругу Аравис, сама полуживая от страха. — Они ушли, ты же слышала. Теперь мы в безопасности. Но столько времени потеряно! Давай веди меня к своей калитке.

— Душенька, да как ты можешь?! — плаксиво протянула Ласаралин. — Я рукой не в силах шевельнуть, не то чтоб куда-нибудь идти! Нет, мы немножко посидим здесь, успокоимся, а потом вернемся в мой дом.

— Зачем? — удивилась Аравис.

— Неужели ты не понимаешь? О, какая ты бессердечная! — И Ласаралин зарыдала.

Впрочем, рыдания не помогли — Аравис только разозлилась.

— Послушай! — Она потрясла Ласаралин за плечи. — Если ты скажешь еще хоть словечко насчет возвращения и если сей же миг не отведешь меня к калитке, знаешь, что я сделаю? Выскочу за дверь и начну вопить, и пускай нас поймают — обеих.

— Нас убьют!.. — проскулила Ласаралин. — Разве ты не слышала, что сказал тисрок — да живет он вечно?

— Да я лучше умру, чем пойду за Ахошту! Ну что, идем?

— Какая ты жестокая! Ничуть меня не жалеешь.

Но ни рыдания, ни увещевания на Аравис не подействовали, и Ласаралин пришлось уступить. Она на ощупь добралась до двери, выскользнула в коридор и двинулась вниз по ступенькам; Аравис не отставала ни на шаг. Ступеньки закончились другим коридором, который вдруг резко повернул — и подруги очутились в дворцовом саду, что террасами спускался к городской стене. В саду было очень-очень красиво: серебрилась в лунном свете трава на лужайках, негромко журчали фонтаны, из темноты проступали высокие кипарисы… Аравис на миг поддалась очарованию этого места (и вспоминала о нем много лет спустя). Но медлить было некогда; к сожалению, так уж заведено на свете: приключения являют нам прекраснейшие уголки — и торопят прочь, не давая ими полюбоваться.

Садовая дорожка привела к стене. А вот и калитка! За калиткой виднелась маленькая пристань с несколькими лодками. У Ласаралин руки тряслись так, что она не сумела отодвинуть засов, и Аравис пришлось сделать это самой.

— Прощай, — сказала она, — Спасибо за помощь. Прости, что я вела себя как свинья. Мне просто деваться было некуда.

— Аравис! Милая! — вскричала Ласаралин. — Неужели ты до сих пор не передумала? Ты же своими глазами видела, какая важная особа твой жених!

— Важная? — Аравис фыркнула. — Противный, гнусный старикашка! Сперва на брюхе ползает да сапог лижет, который его пинает, а потом подбивает твоего жирного тисрока послать на верную гибель его сына! Тьфу! Да я скорее выйду за поваренка своего отца, чем за эту дрянь!

— Душенька! Что за гадости ты говоришь! И про милейшего тисрока тоже — да живет он вечно. Кто мы с тобой такие, чтобы его осуждать?

— Прощай, — повторила Аравис. — У тебя просто замечательные наряды. И дом замечательный, и жизнь твоя замечательная — только мне она не подходит. Не забудь, пожалуйста, закрыть калитку.

Она оттолкнула Ласаралин, со слезами припавшую к ее груди, ступила в лодку, взяла шест, оттолкнулась — и мгновение спустя оказалась уже на середине залитой серебристым сиянием реки. Над головой сияла огромная луна, дул прохладный ветерок, с дальнего берега доносилось уханье сов. «Наконец-то!» — подумалось Аравис; пока не попала в Ташбаан, она и не подозревала, сколь ей, выросшей в деревне, ненавистен город.

На противоположном берегу царил непроглядный мрак — холмы и деревья скрывали луну. Однако Аравис посчастливилось: сама того не ведая, она наткнулась на ту же дорогу, какой прошел Шаста, добралась — уже при свете луны — до места, где обрывалась трава и начинался песок, и увидела слева огромные Усыпальни. Внезапно у девушки подкосились ноги. А вдруг ни лошадей, ни Шасты там нет? Вдруг вместо них ее там поджидают жуткие гули? Впрочем, Аравис справилась со страхом: закусила губу, выпятила подбородок — и двинулась напрямик к Усыпальням.

Уже на подходе она разглядела Хвин, Бри и сторожившего лошадей грума.

— Можешь возвращаться к своей хозяйке, — сказала ему девушка (совсем позабыв, что в город он до утра не попадет — ворота ведь закрыты). — Вот тебе за труды, — и протянула груму монету.

— Слушаюсь и повинуюсь, — грум с поклоном взял деньги и поспешил удалиться. Подгонять его не было необходимости: похоже, и ему не давали покоя мысли о блуждающих среди гробниц гулях.

Аравис прижалась щекой к морде Хвин, поцеловала кобылу в нос, погладила по спине Бри.

— Хвала Великому Льву! — воскликнул конь. — Вот и Шаста!

Аравис оглянулась: к ним и вправду вприпрыжку бежал Шаста — он выбрался из своего укрытия, едва увидел, как уходит грум.

Девушка вкратце поведала своим спутникам о том, что услышала во дворце тисрока.

— Скорее в путь! — закончила она. — Нам нельзя терять ни минуты!

— Предатели! Предатели и трусы! — Бри гневно топнул копытом и тряхнул гривой. — Нападать в мирное время, без объявления войны! Только ничего у них не выйдет! Мы опередим принца и известим гарнизон Анварда!

— Думаешь, получится? — справилась Аравис, взлетая в седло. Шаста завистливо покосился на девушку.

— Бру-ху! — фыркнул Бри. — Еще как получится! Ну что ты там застрял, Шаста? Залезай.

— Принц собирался выступить немедля, — напомнила Аравис.

— Пустые слова, — отозвался Бри. — Двести всадников и двести лошадей в единый миг в поход не соберутся: всех надо напоить, накормить, одеть, оседлать… Нет, до утра он город не покинет, уж поверьте. Ну что, строго на север?

— Не совсем, — возразил Шаста. — Я нарисовал стрелку на песке… Потом объясню зачем. Вон она, чуть левее. Видишь?

— Да. Теперь слушайте все. Дни и ночи напролет скачут лишь герои в сказках. Мы будем двигаться шагом и рысью, перемежая одно другим. И всякий раз, как мы перейдем на шаг, вы, люди, тоже сможете размяться. Ты готова, Хвин? Тогда вперед! На север, в Нарнию!

Поначалу все шло просто замечательно. Нагретый за день солнцем песок уже успел остыть, поэтому ногам было ничуть не горячо; лица овевал прохладный ночной ветерок. Куда ни посмотри, всюду песок серебрился в лунном свете, напоминая то ли бескрайнюю водную поверхность, то ли громадный серебряный поднос. Тишину нарушал разве что шелест, с которым песок осыпался с конских копыт. Когда бы не необходимость время от времени спешиваться и идти самому, Шаста наверняка бы заснул.

Казалось, переход растянулся на целую вечность. Луна куда-то пропала; путь продолжали в кромешной тьме, едва ли не на ощупь. Минуты складывались в невыносимо долгие часы… А потом Шаста вдруг понял, что различает в темноте голову Бри. Мало-помалу — ох, как помалу! — небо из черного сделалось серым, и таким же серым стал песок. Повсюду, куда ни взгляни, расстилалась безжизненная пустыня — и мнилось, что путники неведомым образом очутились внезапно в царстве мертвых. Как-то исподволь накатила чудовищная усталость; Шасту бил озноб, мальчик непрерывно облизывал пересохшие губы. Уныло поскрипывала кожаная сбруя, тоскливо позвякивали серебряные пряжки, шуршал под копытами песок — вместо «цок-цок», как было бы на дороге, слышалось печальное «тшш-тшш»…

Наконец, когда уже начало казаться, что ночи вовсе не будет конца, небо на востоке, над самым окоемом, стало светлеть, потом сделалось розовым. Утро, долгожданное утро! И наступало это утро в тишине, ибо в пустыне не было птиц, которые встретили бы его своими трелями. Шаста замерз окончательно; немного он согревался, разве что когда спрыгивал со спины Бри и шел сам.

Но вот взошло солнце, и все вокруг в единый миг переменилось. Песок из серого стал золотистым и замерцал, будто усеянный драгоценными камнями. По левую руку от путников вытянулись длинные тени — Шаста верхом на Бри и Аравис на Хвин. Впереди купалась в солнечных лучах двойная вершина горы Маунт-Пайр. При свете Шаста заметил, что они слегка отклонились. «Возьми левее», — попросил он своего скакуна. Сердце радовалось тому, что Ташбаан остался далеко позади и был уже едва различим: этакий взгорок, увенчанный клыками шпилей. С такого расстояния самый острый взор не сумел бы опознать в этом взгорке великий город великого тисрока.