— Тю-тю-тю-тю! Все будет хорошо, девоньке надо отдохнуть. Баю-бай, малютке пора спать. Ласточка моя!

Кровать тоже была не великанья, но очень большая и с балдахином, как в старомодной гостинице; однако в этой комнате она казалась совсем маленькой. Приятно было завалиться в нее.

— Снег еще идет, няня? — спросила Джил, засыпая.

— Нет, ласточка, теперь пошел дождик! Дождик смоет этот гадкий снег. Завтра моя куколка сможет поиграть на дворе! — Великанша подоткнула одеяло и пожелала Джил спокойной ночи. «Хорошо, хоть не поцеловала — великаний поцелуй, наверное, ужасно противен», — подумала Джил, засыпая.

Весь вечер, всю ночь в окна замка стучал дождь, но Джил ничего не слышала, она крепко спала. Минуло время ужина, минула полночь, и наконец все, кроме мышей, уснуло в доме. И тогда Джил приснился сон. Будто она проснулась в этой самой комнате, озаренной тусклым багряным светом догорающего камина, и увидела большую деревянную лошадь на колесиках. Лошадь через всю комнату катилась к изголовью кровати. И это уже была не лошадь, но Лев размером с лошадь. Потом Лев оказался не игрушечным, а настоящим львом, тем самым Львом из запредельного края. И благоухание наполнило комнату. Но почему-то — почему? — ей стало не по себе, и слезы увлажнили подушку. Потом Лев велел девочке повторить знамения, а она все забыла. Великий ужас объял ее. Тогда Эслан осторожно, одними губами, ухватил ее, поднес к окну, и она увидела в ярком лунном свете огромные письмена (непонятно, то ли на земле, то ли в небе) — «ПОДО МНОЮ». Таков был сон, но на следующее утро Джил о нем и не вспомнила.

Она оделась и, сидя перед камином, заканчивала завтрак, когда явилась великанья няня и объявила:

— Ну-ка, ласточка моя, погляди, кто к нам пришел.

Пришли Бяка и Зудень.

— Привет! Доброе утро! — обрадовалась Джил. — Я проспала часов пятнадцать и теперь в полном порядке. А вы?

— Я тоже, — сказал Бяка. — Зато у Зудня голова болит… Ух ты! Да у тебя тут подоконник! Можно залезть и посмотреть, что там, за окном.

Так они и сделали. Джил тут же охнула.

— Какой ужас!

Сияло солнце, снег почти полностью смыло дождем. Внизу, подобно карте, был виден весь холм, через который они перебирались накануне. И глядя отсюда, из замка, невозможно было ошибиться, — то был великаний город. Город, разрушенный до основания, но хорошо различимый сверху: пересекающиеся перегородки — все, что осталось от стен огромных зданий, бывших когда-то дворцами и храмами, а гладкий утес, который заметила Джил, — всего лишь кусок стены, сохранившийся лучше других; заводские трубы — колонны, торчавшие из земли подобно пням поваленных деревьев; уступы, по которым они карабкались, — ступени гигантской лестницы, ведущей к вершине с двух сторон — с севера и с юга. А поперек всей вершины огромными темными литерами было начертано: «ПОДО МНОЮ».

Троица переглянулась в смятении, потом Юстейс присвистнул и сказал вслух то, о чем все подумали про себя:

— Вот они — второе и третье знамение. Их мы тоже прозевали.

И тут Джил вспомнила свое ночное видение.

— Это я виновата, — она была в полном отчаянии, — Это я, я перестала повторять знамения. Если бы я думала о них, никакой снег не помешал бы догадаться.

— Боюсь, моя вина больше, — сказал мокроступ. — Я-то догадался, ну, почти догадался. Мне-то все думалось, а не похоже ли это на развалины?

— Нет, Зудень, ты-то как раз ни в чем не виноват, — возразил Бяка. — Ты пытался нас остановить.

— Э-хе-хе, мало ли что пытался, — отвечал лягва. — Не пытаться надо было, а взять и заставить. Силой! Уж как-нибудь я вас удержал бы!

— Да чего там, — сказал Бяка. — Нам так хотелось поскорее попасть сюда, что ни о чем другом мы и не думали. Я-то уж точно не думал. Во всяком случае, с тех пор как мы встретили ту даму с рыцарем, мы же почти забыли о королевиче Рилиане.

— А мадам только того и надо было, — заметил Зудень, — ничего другого и ждать было нечего.

— Вот чего я не понимаю, — сказала Джил, — как это мы не заметили надпись? Или вчера ее не было? Может быть, это он, Эслан, начертил ее ночью? Мне приснилось… — И она поведала друзьям свой сон.

— Ох, и болваны же мы! — Бяка хлопнул себя по лбу. — Мы видели надпись. Мы были в ней. Неужели не понятно? Мы лазали по букве М. По твоей траншее, Поул. Начали мы с левой палочки — вон она, ведет с юга на север. Потом повернули направо, или на юго-восток, чтоб ты знала, потом — налево, на северо-восток; это два коротких хода. А последний длинный ход снова на юг — правая палочка, и конечно, тупик. Вот идиоты! — Юстейс пнул ногой подоконник. — Так что нечего на других сваливать, Поул. Я-то знаю, что ты подумала, потому что сам такой же. Ты подумала, что мы пропустили надпись, потому что ее вчера еще не было, потому что Эслан еще не начертил ее на развалинах города. А стало быть, не мы виноваты, а он. Ведь так? Нет уж! Сами мы дали маху — три знамения из четырех проворонили.

— Ты хочешь сказать, я проворонила? — ответила Джил. — Так оно и есть. Я с самого начала все делаю не так. А все равно — нет, я, конечно, виновата и все такое прочее, но все равно, разве это указание — «ПОДО МНОЮ»? По-моему, в нем нет никакого смысла.

— Смысл имеется — заметил Зудень. — Ежели там так написано, значит, мы должны искать королевича под городом.

— Но как?

— Э-хе-хе, вот вопрос так вопрос, — Зудень потер свои большие лягушачьи руки. — Ничего страшного, да только что нам теперь делать? Оно, конечно, ежели б мы думали о деле вчера, в Гиблом Городе, что-нибудь да нашлось бы — может, дверца, может, дырка, может, лаз, а может, и встретили бы кого… Может, даже (кто ж его знает?) самого Эслана. Так или иначе мы пробрались бы под эти развалины. Ежели Эслан что сказал, так оно и будет, это точно. А вот что нам делать теперь — неизвестно.

— Да ведь проще простого — возьмем и вернемся в город, — заметила Джил.

— Проще простого? — переспросил лягва. — Конечно, ничего страшного, только, боюсь, для начала придется открыть эту дверь.

Они посмотрели на дверь и поняли, что никто из них не сможет хотя бы дотянуться до дверной ручки, а ежели и дотянется, то никогда в жизни не повернет ее.

— Ты что же, думаешь, нас не выпустят, если мы попросим? — спросила Джил.

Бяка и мокроступ промолчали, но каждый про себя подумал: «Не выпустят…» Мысль была не из приятных. Лягва твердо стоял на своем: ни в коем случае ни о чем не просить великанов и не говорить им об истинной цели похода; а против его воли Джил и Юстейс пойти не могли— они же дали слово. В то же время все трое понимали, что и следующей ночью им не удастся сбежать из замка: каждый будет заперт в своей комнате до утра. Конечно, можно попросить не затворять двери, но это возбудит подозрения.

— Если бежать, так только днем, — сказал Бяка. — Может, у великанов после обеда мертвый час? Тогда мы могли бы пробраться вниз, на кухню. А вдруг там двери не закрывают?

— Боюсь, ничего из этого не получится, — сказал мокроступ. — Но и другого нам не остается.

На самом деле план Юстейса был не столь невыполним, как может показаться. Ведь средь бела дня куда легче незаметно выбраться из дома, чем ночью. Днем двери и окна, как правило, открыты, а если вас застукают, всегда можно сделать вид, что вы просто прогуливаетесь и ничего такого не затеваете. Это днем. А ночью ни великаны, ни обыкновенные взрослые на эту удочку не пой маются.

— Еще нужно сделать так, чтоб они ничего не заподозрили, — предложил Бяка. — Притворимся, что нам здесь очень нравится, и мы ждем — не дождемся этого их Осеннего Пиршества.

— А оно завтра вечером, — вставил Зудень. — Так они говорят, я слышал.

— Придумала! — воскликнула Джил. — Давайте притворимся, будто нам ужас как не терпится все узнать, будем их обо все спрашивать. Ведь они-то думают, что мы совсем маленькие. И тем лучше для нас.

— Придется веселиться, — тяжко вздохнул Зудень. — Ничего не поделаешь. Придется. Как будто мы совсем беззаботные. Будем резвиться. Вот ведь взять вас: молодые вы, а веселиться не умеете. Ничего страшного, смотрите на меня и делайте, как я. А уж я-то умею. Эх, развеселюсь! Вот так! — И Зудень скроил жуткую гримасу, — И разрезвлюсь! — Тут он сделал какой-то кривой подскок, — Я вас быстренько всему научу, только учитесь. Они-то считают меня забавным. Да и вы небось тоже подумали, будто я вчера наклюкался. А вот и нет. Честное слово — ну, ежели только самую малость. Я это нарочно. Подумал, а вдруг пригодится?