Так и добрались до щели. Щель оказалась пропастью длиной в тысячу шагов и шириной в двести. Всадники спешились, подошли к самому краю и заглянули в бездну. Снизу пахнуло жаром и необыкновенным ароматом — густым, острым, возбуждающим, от которого защекотало в носу. Глубина сияла нестерпимым светом; когда же глаза чуть привыкли, на дне пропасти как будто проявилась огненная река, а по ее берегам — поля и рощи, которые тоже сверкали, но не так ярко. Все светилось вперемешку голубым, красным, зеленым, белым — словно витражное окно в солнечный день. А по отвесным склонам пропасти, подобно туче черных букашек, спускалось вниз множество обитателей Дна.

— Милостивые государи, — окликнул Голгл (когда они обернулись, перед их ослепленными глазами какое-то время стояла тьма), — почему бы вам не посетить Дно? У нас куда лучше, чем на вашей холодной голой макушке мира. Хотя бы погостите немного.

Джил была уверена, что никто на это нелепое приглашение не клюнет. Но, к своему ужасу, услышала голос Рилиана:

— Пожалуй, друг Голгл, я принял бы ваше приглашение. Это было бы замечательно, ибо ни единый человек до сих пор не спускался на Дно, и едва ли такая возможность представится вновь. Чтобы я отказался исследовать глубочайшую из глубочайших глубин — да я никогда себе этого не простил бы! Однако может ли человек выжить на Дне? Ведь там течет огненная река.

— Что вы, ваша честь, мы-то живем не в реке. В ней обитают только саламандры.

— А что за существа — саламандры?

— Никто точно не знает, как они выглядят, ваша честь, поскольку они раскалены добела и ослепительно сверкают. Но, пожалуй, более всего они похожи на маленьких дракончиков. Они беседуют с нами из пламени, и надо сказать, выказывают необычайную мудрость, остроумие и красноречие.

Джил глянула на Юстейса. Ей казалось, что уж Бяка, который так боится высоты, наверняка не захочет спускаться в эту бездну. Сердце у нее упало, когда она увидела — рядом с ней стоит не Бяка из Экспериментальной школы, а Юстейс, друг короля Каспиана, плававший на край света.

— Ваше высочество, — сказал Юстейс, — был бы здесь мой старый боевой товарищ мыш Рипичип, он сказал бы, что, отказавшись от посещения Дна, мы нанесем немалый урон нашей чести.

— В таком случае пошли! — воскликнул Голгл. — Я покажу вам настоящее золото, настоящее серебро, настоящие алмазы.

— Вздор! — Джил даже топнула ножкой. — Мы и так забрались глубже самых глубоких шахт.

— Хи-хи, — хмыкнул Голгл, — Слышал я об этих червоточинах в коре, что наземцы именуют шахтами. Дырки, из которых добывают мертвое золото, мертвое серебро, мертвые самоцветы. У нас же, на Дне, все живое, все произрастает. Я угощу вас рубиновыми ягодами и нацежу стакан алмазного сока. И вы поймете, что холодные мертвые сокровища ваших мелких шахт — ничто по сравнению с нашими, живыми.

— Мой отец видел самый край мира, — задумчиво произнес Рилиан. — Его сыну пристало взглянуть на самое дно оного.

И тут свое слово вставил Зудень:

— Однако ежели вы, ваше высочество, желаете застать вашего отца, короля, в живых — а надо полагать, ваш батюшка этого весьма желал бы, — то, боюсь, нам самое время двигаться наверх.

— И не лезть в яму, в которую лично я не полезу ни за какие коврижки! — добавила Джил.

— Что ж, господа, если вы намерены вернуться в На-земье, — сказал Голгл, — то имейте в виду, там дальше есть весьма низкое место. А река, быть может, вышла из берегов…

— Ну пойдемте же, пойдем скорее! — захныкала Джил.

— К сожалению, придется, — вздохнул королевич. — Однако половина моего сердца останется на Дне.

— Пожалуйста, поскорее! — просила Джил.

— Где дорога? — обратился лягва к Голглу.

— Начинается она по ту сторону щели, — отвечал бисмиец. — Вдоль нее стоят фонари.

— А фонари-то хоть зажжены? — спросил Зудень.

И в этот миг некий голос — наверное, то был голос саламандры щ шелестящий и потрескивающий, словно языки пламени, донесся из глубин Дна:

— Быстрее! Быстрее! Быстрее! Сюда, сюда, сюда! Щель зарастает! Щель зарастает! Быстрее! Быстрее!

Одновременно края расселины заскрипели, затрещали и стали сдвигаться. В мгновение ока щель сузилась. Со всех сторон мчались к ней припозднившиеся донные жители. Эти не стали сползать по склонам т они бросались вниз головой прямо в пропасть. Потому ли, что восходящие потоки горячего воздуха удерживали их, по другой ли причине, но было видно, как они плавно, подобно опавшим листьям, опускаются вниз. Их становилось все больше и больше, пока за темным облаком парящих существ не скрылась огненная река и рощи живых самоцветов.

— До свидания, господа. Мне пора, — крикнул Голгл и нырнул в щель.

Он был едва ли не последним. Щель стала не шире ручья, потом не шире прорези в почтовом ящике, потом сверкнула огненной нитью, и с грохотом, будто лязгнули буферами сразу тысячи вагонов, края сомкнулись. Жаркий, острый запах исчез. Наши герои остались совершенно одни в Подземье, которое теперь казалось куда темнее прежнего. И только тусклая, унылая цепочка фонарей обозначала их путь.

— Боюсь, мы слишком задержались тут, — проворчал мокроступ, — но все равно надо идти. А эти фонари, бьюсь об заклад, минут через пять погаснут. Ничего другого и ждать нечего.

Лошадей пустили легким галопом, и перестук копыт огласил сумрачную дорогу, которая сразу довольно круто пошла под уклон. Могло показаться, что Голгл указал неправильный путь, если бы не противоположный склон, где цепочка фонарей продолжалась, забирая вверх насколько хватало глаз. Однако внизу, на дне лощины, в свете фонарей уже бурлила вода.

— Скорее! — вскричал королевич и подстегнул Уголька.

Всадники погнали лошадей вниз. Будь они там пятью минутами позже, лошадям едва ли удалось бы вплавь одолеть поток, мчавшийся как из прорванной плотины. Но пока еще воды было по брюхо, с трудом преодолевая быстрину, лошади выбрались на противоположный берег.

Начался долгий, утомительный подъем. Впереди — ничего, кроме фонарей, а позади разливалась вода. Холмы Подземья стали островами, и на этих островах горели фонари. Один за другим они гасли. Вскоре весь подземный мир погрузился во мрак, кроме дороги, по которой продвигались всадники, хотя на нижней ее части фонари тоже стали гаснуть.

Надо было спешить. Однако даже лошадям порой необходим отдых. Устроили краткий привал. В наступившей тишине слышался плеск воды.

— Интересно, Праотец-Время тоже утонул? — спросила Джил. — И те странные спящие существа?

— Не думаю, — откликнулся Юстейс. — Помнишь, как долго мы спускались? Нет, пещеру Времени вода не зальет.

— Все может быть, — сказал Зудень. — Меня больше волнуют фонари. Боюсь, они малость пригасли или нет?

— Какими были, такими и остались, — сказала Джил.

— Э-хе-хе, — вздохнул лягва. — Они вроде позеленели.

— Ты что, думаешь, они погаснут? — воскликнул Юстейс.

— Ежели они сейчас горят, это еще не значит, что так будет вечно, — ответил мокроступ. — Но не унывай, Бяка. Мне кажется, вода уже не так быстро поднимается — ничего иного и ждать нечего.

— Невеликое будет утешение, — сказал королевич, — коль скоро нам не удастся выбраться. Это моя вина. Моя гордыня, моя прихоть задержали нас у входа на Дно. А теперь поехали дальше.

Минул час, а может быть, и больше. Иногда Джил казалось, что Зудень прав, фонари меркнут, а иногда — что это ей только кажется. Тем временем дорога менялась. Каменный свод Подземья приблизился и даже в тусклом свете фонарей стал отчетливо виден, и каменные глыбистые стены тоже — по существу, это был уже туннель, крутой и сужающийся. Все чаще на пути попадались кирки, лопаты, тачки — рабочий инструмент землекопов. Значит, идти осталось немного, и это радовало. Но ход становился все уже и ниже, и это тревожило.

Наконец, когда королевич и Зудень пару раз стукнулись головами о выступы на потолке, все спешились. На дороге появились камни и колдобины, приходилось смотреть под ноги. И чем дальше, тем внимательнее. Только тут Джил поняла: фонари и вправду гаснут. Лица спутников в мертвенно-зеленом свете выглядели чужими и страшными. И вдруг (Джил не удержалась и вскрикнула) один, другой, третий фонарь впереди погасли. И позади тоже. Наступила кромешная тьма.