Дети слезли с кентавров, а те и не заметили.

— Нам пора домой, — сказала Джил.

Юстейс молча кивнул.

— Я здесь, — прозвучал глубокий голос.

Они оглянулись. У них за спиной стоял Эслан, Великий Лев, столь светлый и могучий, что все остальное по сравнению с ним как-то сразу поблекло и растворилось. В единый миг Джил забыла о Нарнии, об умершем короле, а в памяти всплыло, как по ее вине Юстейс упал с утеса, как из-за нее прозевали почти все знамения, как она сердилась и ссорилась. Ей хотелось сказать «простите меня», но она не могла выговорить ни слова. Лев взглядом подозвал ребят, склонил над ними голову и, лизнув каждого в бледное лицо, промолвил:

— Не думайте больше об этом. Я не сержусь. Вы ведь сделали то, зачем я посылал вас в Нарнию.

— Эслан, — сказала Джил, — можно нам домой?

— Конечно. Я для того и пришел, чтобы отвести вас, — ответил Эслан.

Лев широко разинул пасть и выдохнул. На сей раз не было полета по небу, нет, им показалось, что они стоят на месте, зато и корабль, и почивший король, и замок, и снег, и зимнее небо — все будто сдунуло, все растаяло, как дым на ветру. И вот они уже стоят, в самый разгар лета, на лужайке под могучими деревьями возле журчливого ручья на Горе Эслана, на высочайшей выси в запредельном краю того мира, в котором находится Нарния. Однако траурная музыка по королю Каспиану звучала и здесь. Ребята двинулись вслед за Львом вдоль ручья, и Джил хотелось плакать — оттого ли, что Эслан столь прекрасен, оттого ли, что музыка столь печальна…

Эслан остановился, и дети увидели: там, на дне ручья, на золотистом каменном ложе, под водой, подобной текучему стеклу, лежит король Каспиан, и его длинную белую бороду колышет течение. И все трое заплакали. Даже Лев, Великий Лев ронял слезы, и каждая была драгоценнее любого алмаза, даже будь тот алмаз размером с Землю. И Юстейс плакал. Но не так, как плачут маленькие дети, и не так, как плачут мальчишки, желающие скрыть свои слезы, но так, как плачут взрослые мужчины. Во всяком случае, так показалось Джил, хотя на этой вершине ни возраст, ни время ничего не значат.

— Сын Адама, — сказал Эслан, — пойди в лес, отыщи гам колючку и принеси мне.

Юстейс повиновался. Колючка была длинной и острой, как рапира.

— Воткни колючку вот сюда, сын Адама, — сказал Лев, протянув Юстейсу правую переднюю лапу.

— Я должен воткнуть ее в лапу? — спросил Юстейс.

— Да, — отвечал Эслан.

Тогда Юстейс, стиснув зубы, вонзил шип. Из раны вытекла капля крови, такой красной, что краснее не бывает и представить себе невозможно. И капля та пала в ручей на мертвое тело короля. И в тот же миг траурная музыка смолкла. И мертвая королевская плоть стала преображаться. Седая борода потемнела, стала серой, потом желтой, потом укоротилась и исчезла совсем, щеки зарумянились, морщины разгладились, глаза открылись, губы тронула улыбка, и вот он уже поднялся и предстал перед ними: то ли юноша, то ли мальчик, трудно сказать, потому что в стране Эслана возраста нет. Да и в нашем мире только очень глупые дети выглядят совсем по-детски, а совсем по-взрослому выглядят только очень глупые взрослые. Каспиан подбежал к Эслану, крепко обнял его могучую шею и запечатлел на львином лике крепкий королевский поцелуй, Эслан же ответил ему поцелуем вольного Льва.

Потой Каспиан глянул на наших героев и удивленно засмеялся.

— Неужели это ты, Юстейс? — вскричал король. — Мой Юстейс! Стало быть, ты в конце концов достиг пределов мира! А что сталось с моим мечом, который ты преломил о морского змея?

Юстейс, раскрыв объятия, шагнул ему навстречу и вдруг, изменившись в лице, отпрянул.

— Постой! Это все… — Он запнулся, — очень хорошо. Но ты… разве ты?..

— Не будь ослом, Юстейс, — воскликнул Каспиан.

— А все-таки, — Бяка глянул на Эслана, — разве он… того… не умер?

— Умер, — в тихом голосе льва послышался смешок. — Конечно, умер. И знаешь, многие уже умерли. Даже я. Тех, кто еще не умер, гораздо меньше.

— Ну, конечно! — воскликнул Каспиан. — Я понял! Ты боишься, что я — призрак или что-нибудь в этом роде. Чушь! Пойми, если бы мы сейчас встретились в Нарнии, я бы точно предстал перед тобой призраком, потому что больше не принадлежу тому миру. Но в своем собственном мире быть бесплотным? Так не бывает. Неизвестно, каким я оказался бы в вашем мире. Однако ведь ваш мир уже и не ваш, потому что сами-то вы — здесь.

Сердца наших героев забились чаще, но Эслан покачал косматой головой и молвил:

— Нет, мои милые. Не сегодня. В следующий раз вы останетесь тут навсегда. А пока вам нужно вернуться.

— Эслан, мне всегда хотелось хоть одним глазком взглянуть на их мир. Это дурное желание?

— Теперь, сын мой, когда ты умер, у тебя не может быть дурных желаний, — отвечал Лев. — И ты увидишь их мир — пяти минут хватит, чтобы понять, что там к чему.

И Эслан объяснил Каспиану, куда возвращаются Джил и Юстейс, а также все про Экспериментальную школу; оказалось, он знает и про это.

— Доченька, — обратился Эслан к Джил, — Сломи-ка вон ту веточку, — она послушалась, и в ее руке ветка обернулась отличным гибким хлыстом. — А теперь вы, сыны Адама, обнажите свои мечи. Но только ради устрашения, ибо те, на кого я вас посылаю, — не воители, а дети и трусы.

— Ты пойдешь с нами, Эслан? — спросила Джил.

— Нет. Но они увидят меня — со спины.

Он быстро повел их через лес; несколько шагов, и вот уже перед ними ограда Экспериментальной школы. Эслан взревел так, что солнце дрогнуло в небе, и кусок стены, шагов в тридцать длиной, рухнул наземь. В пролом стали видны кусты лавра на задворках и крыша школы, а над ней унылое осеннее небо — ничего не изменилось с тех пор, как наши герои покинули Англию. Эслан обернулся к Юстейсу и Джил, подышал на каждого и лизнул в лоб. Потом улегся в проломе стены, обратившись золотистой спиной к нашему миру, а ликом — к своему. И в тот же миг Джил увидела тех, кого знала слишком хорошо. Они выскочили из зарослей лавра, вся шайка: там были и Адель Пеннифезер, и Чолмондели-старший, и Эдит Винтерблотт, и прыщавый Сорнер, и великовозрастный Баннистер, и эти противные близнецы Гарреты. Они выскочили и вдруг застыли на месте. Выражение подлости, тщеславия, жестокости и трусости исчезло с их лиц и заменилось одним — ужасом. Они увидели льва размером со слона, возлежащего на месте рухнувшей стены, и трех сверкающих воителей с мечами наголо, мчащихся прямо на них. Во имя Эслана Джил угостила девиц хлыстом, а Каспиан и Юстейс мальчишек — мечами (конечно, плашмя) пониже спины. И минуты не прошло, а вся шайка уже катилась вниз сломя голову с воплями: «Караул! Убивают! Львы! Мы так не играем!» Прибежала директриса, увидела льва, проломленную стену, Каспиана, Юстейса и Джил (своих учеников она, разумеется, не признала) и бросилась звонить в полицию. Она кричала в трубку что-то про льва, который бежал из цирка, и бандитов, которые разрушили стену и бегают с ножами. Среди всей этой суеты Джил и Юстейс беспрепятственно проскользнули в спальни и переоделись, сняв с себя яркие нарнианские платья, а Каспиан возвратился обратно в свой мир. И стена по слову Эслана восстановилась. Прибывшая полиция не обнаружила никакого льва, никакого пролома в стене, никаких преступников, а только директрису, которая походила на сумасшедшую. Началось расследование; вскоре многое из того, что творилось в Экспериментальной школе, вышло наружу, и человек десять старших учеников выгнали. Тогда друзья директрисы поняли, что директриса в директрисы не годится, и устроили ее главным инспектором над другими директорами. Когда же выяснилось, что она и на это не способна, ее протолкнули в Парламент, где она счастливо пребывает и по сей день.

Темной ночью Юстейс закопал нарнианскую одежду на школьных задворках, а Джил украдкой увезла свою домой и щеголяла в причудливом платье на балах. С того дня дела в Экспериментальной школе пошли на лад, и она стала вполне пристойной школой. А Джил и Юстейс навсегда остались друзьями.