На том порешили, и теперь отряд, изменив направление, двинулся на северо-запад, к ненавистному Хлевхольму. Орел то парил над ними, то садился и ехал на спине у Глупа. Верхом же на единороге никто, кроме самого короля в минуту крайней опасности, никогда не ездил.
На сей раз Джил и Юстейс шли рядом. Покуда добивались разрешения идти со всеми, они сами себе казались храбрецами, а тут вдруг вся храбрость испарилась.
— Поул, — шепнул Бяка, — знаешь, кажется, я малость трушу.
— Тебе-то еще хорошо, Бяка, — отвечала Джил, — Ты умеешь драться. А я… если хочешь знать, у меня просто ноги подкашиваются.
— Ну, ноги, это еще ничего, — возразил Юстейс. — Меня вообще мутит.
— Давай лучше не будем об этом, — предложила Джил.
Некоторое время шли молча.
— Поул, — снова позвал Бяка.
— Ну?
— Как ты думаешь, что с нами случится, если нас убьют?
— Как что? Умрем, наверное.
— Нет, я говорю о нашем мире — окажемся ли мы снова в том поезде? Или исчезнем бесследно? Или нас найдут мертвыми в Англии?
— Откуда мне знать! Я об этом никогда не думала.
— Вот будет штука, если Питер и другие увидели, как я высунулся из окна, а потом поезд остановился, а нас нигде нет! Или обнаружат два… это если мы мертвыми окажемся там, в Англии…
— Фу! — Джил вздрогнула. — Вот ужас-то!
— Никаких ужасов, — возразил Юстейс. — Нас-то самих там уже не будет.
— Уж лучше бы… да нет, нет… — проговорила Джил.
— Ну, договаривай!
— Я хотела сказать: уж лучше бы нас не было здесь. Но нет! Не так, не так и не так. Даже если мы погибнем. Лучше уж погибнуть за Нарнию, чем стать старой и глупой, сидеть в кресле-каталке, а потом все равно умереть.
— Или погибнуть в железнодорожной катастрофе!
— А при чем тут это?
— А при том! Помнишь, как нас тряхнуло перед тем, как мы оказались в Нарнии, — я-то подумал, что поезд во что-то врезался. И знаешь, ужасно обрадовался, когда мы очутились тут.
Джил и Юстейс разговаривали о своем; остальные же, обсуждая предстоящее, чуть-чуть взбодрились, потому что говорили не об участи Нарнии, не о том, что вся красота ее и радость миновали, но только о заботах ближайшей ночи. Замолчи они хоть на минуту, и горе вернулось бы, и вот они говорил, говорили… Поджин и вправду радовался предстоящему ночному делу; он был уверен, что кабан, медведь, а может быть, и собаки сразу перейдут на их сторону; не исключено, что и гномы не все последуют за Гриффелом. Не имея численного превосходства, можно воспользоваться темнотой, светом костра и лесом. Но если сегодня они одержат победу, то следует ли завтра двинуться навстречу основным калорменским силам?
Почему бы не укрыться в лесах или даже в западных землях за водопадом озера Чан? Ведь живут же там объявленные вне закона. Со временем силы пополнились бы говорящими животными и арченландцами. Потом можно будет выйти из укрытия и прогнать калорменцев (которые к тому времени наверняка утратят бдительность) из страны, и Нарния возродится. В конце концов, нечто весьма похожее случилось во времена короля Мираза!
Лишь Тириан, слушая все это, про себя думал: «Но что значит явление Таша?» — и нутром чуял, что все будет иначе. Был уверен, но молчал.
Когда же впереди показался Хлевхольм, все притихли и стали крадучись пробираться по лесу. Два часа ушло на путь до вершины холма. Для того, чтобы должным образом описать этот путь, нужны многие страницы. Каждая перебежка от укрытия к укрытию сама по себе целое приключение, а еще долгие ожидания, а еще ложные тревоги. Любой достаточно опытный следопыт знает, что это такое. Незадолго до заката укрылись в зарослях падуба на склоне позади хлева. Пожевали сухарей и улеглись.
Нет ничего хуже ожидания. К счастью, Джил с Юстейсом часа на два уснули, а проснулись от ночного холода и, что еще хуже, от нестерпимой жажды, которую нечем было утолить. Глуп стоял молча и время от времени нервно вздрагивал. Зато Тириан, положив голову на бок Брильянта, безмятежно спал, будто в своей королевской спальне в Кэйр-Паравеле. Так он и спал, покуда не раздались звуки гонга на вершине холма. Тут король сел, увидел отсветы огня по другую сторону хлева и понял, что срок пришел.
— Поцелуйте меня, Брильянт, — сказал он, — Близок наш последний час в этом мире. Если я чем-нибудь обидел вас, простите меня.
— Государь, — отвечал единорог, — это даже обидно, но мне не за что вас прощать. Мы с вами познали немало радостей. Когда бы Эслан предложил мне начать все сначала, я хотел бы прожить ту же самую жизнь, которую прожил, и умереть той же самой смертью, какой умру. Прощайте!
Разбудили Прозорла, спрятавшего голову под крыло (выглядело так, будто у него вовсе нет головы) и двинулись вперед, к хлеву. Глупа оставили у задней стены (все были с ишаком ласковы — никто не держал на него зла) и велели не двигаться, пока не позовут, а сами потихоньку выглянули из-за угла.
Костер в нескольких шагах от них только что запалили, он еще не разгорелся, а толпа нарнианцев расположилась по другую сторону, так что Тириан поначалу разглядел лишь множество горящих глаз, в которых отражалось пламя, — так в свете автомобильных фар сверкают кроличьи или кошачьи глаза. Едва успели занять место, как гонг смолк, и откуда-то слева появились три фигуры. То были таркаан Ришда, ведший за руку Обезьяныча, а тот хныкал и бормотал: «Зачем так быстро, не тяните меня, я не могу. Ох, моя бедная голова! Эти полуночные встречи меня доконают. Не обезьянье это дело бодрствовать по ночам; я вам не крыса, не летучая мышь… Ох, моя голова!» Третьим, бок о бок с Глумом, держа хвост трубой, мягко и вместе с тем величаво выступал кот Рыжий. Они направлялись к костру и прошли так близко от Тириана, что стоило кому-нибудь повернуть голову, тут бы его и заметили. По счастью, не повернули, зато Тириан услышал, как Ришда шепнул Рыжему:
— Ну, кот, давай. Разыграй свою роль как должно.
— Мяу, мяу. Положись на меня! — И кот, свернув в сторону от костра, устроился в первом ряду животных, можно сказать, зрителей.
И впрямь, все это походило на представление. Толпа нарнианцев — зал, травяная площадка с костром — сцена, Обезьяныч и таркаан — актеры, хлев позади них — декорации, а Тириан с друзьями выглядывали, как из-за кулис. Их позиция — лучше не придумаешь: один шаг к костру — и все глаза мигом обратятся на короля, а покуда они остаются в тени, один шанс из ста, что их заметят.
Таркаан Ришда подтащил Обезьяныча ближе к огню. Теперь оба стояли лицом к толпе, а стало быть, спиной к Тириану и его друзьям.
— Ну, ты, обезьяна, — чуть слышно прошипел Ришда, — произнеси то, что вложил в твои уста мудрец, мудрейший, чем ты. Да держи голову повыше! — Сказав это, он пнул Глума мыском башмака.
— Не трогай меня, — пробормотал Глум, однако выпрямился и возгласил:
— Слушайте все. Случилось нечто ужасное. Нечто страшное. Нечто, хуже чего не бывало в Нарнии. И Эслан…
— Ташлан, дурак ты этакий, — прошипел Ришда.
— И Ташлан, — продолжал Обезьяныч, — конечно, Ташлан, очень разгневался.
Животные замерли в ожидании новой напасти, и те, что прятались за углом хлева, тоже затаили дыхание. Что будет дальше?
— Да-да, — Обезьяныч повысил голос. — В то самое время, когда сам Ужасный пребывает среди нас — вон там, в храме позади меня, — объявился некий преступник, совершивший то, чего не посмел бы совершить никто из живущих в этом мире. Он напялил на себя львиную шкуру и шляется в ней по лесу, выдавая себя за Эслана.
Джил решила, что Обезьяныч сошел с ума. Он что, собирается открыть правду?
Толпа заревела испуганно и яростно:
— Р-р-р-р! Кто это? Где он? Р-р-разорвем!
— Его видели вчера вечером, — возопил Обезьяныч, — но ему удалось уйти. Это — ишак! Обыкновенный несчастный ишак! Коль увидите ишака…
— Р-р-р-р! — взревели животные. — Ужо мы его! Пусть только попадется!
Джил взглянула на короля: челюсть у того отвисла, на лице — ужас. И тут до нее дошло все дьявольское коварство врага. Примешав ко лжи малую толику правды, они сотворили ложь необоримую. Что толку теперь объяснять нарнианцам, что ишака обрядили львом, чтобы обмануть их? Обезьяныч на это скажет: «А я вам что говорил?» Что толку показывать им Глупа в львиной шкуре? Они разорвут его на части, вот и все.