— Входи, дочь моя, добро пожаловать, — приветствовал ее бородатый старец, — И ты входи, сын мой, — обратился он к подбежавшему Шасте. Пропустив гостей, старец закрыл калитку на засов и помог Аравис спешиться.
Они очутились на широком круглом дворе, огороженном высокой живой изгородью. Посреди двора находился пруд, неподвижная вода которого стояла почти вровень с берегом.
На дальней стороне пруда, нависая над водой могучими ветвями, что ловили в сети своей листвы солнечные лучи, росло дерево, громаднее и прекраснее которого Шаста в жизни не видывал. Невдалеке стоял небольшой домик с соломенной крышей; стены дома были сложены из грубых камней. Чуть в стороне паслись несколько коз, щипавших чудесную зеленую травку.
— Ты… Ты… — Шаста никак не мог отдышаться, — Ты король Лун?
Старец покачал головой.
— Нет, — негромко ответил он, — я зовусь Отшельником с Южного болота. Сын мой, сейчас не время задавать вопросы. Эта юная дама ранена. Ваши лошади валятся с ног, а Рабадаш, пока мы с тобою беседуем, переходит вброд Петляющую Стрелу. Но короля Луна еще можно предостеречь — коли ты согласен добежать отсюда до Анварда.
От негодования и обиды у Шасты едва не помутилось в глазах. Как же так? Ведь у него совсем не осталось сил! Выходит, другие не могут, а он должен? Это несправедливо!..
(Ему только предстояло усвоить очередной урок: наградой за геройский поступок обычно служит другой, труднее — и славнее — предыдущего.)
— Где король? — только и спросил он.
Отшельник повернулся и указал посохом.
— Видишь другую калитку? Открой ее и беги по прямой, никуда не сворачивая, по холмам и лесам, по равнинам и оврагам, по воде и посуху. Мне дано знать, что на прямом пути ты отыщешь короля Луна. Но беги, беги и не останавливайся!
Шаста кивнул, в два прыжка достиг калитки, распахнул ее и бросился бежать. Отшельник повернулся к Аравис, которую все это время поддерживал под руку, и наполовину ввел, наполовину внес девушку в дом. Отсутствовал он долго, а когда вышел снова, то сказал лошадям: «Теперь ваша очередь», — и, не дожидаясь ответа (впрочем, животные были слишком изнурены, чтобы вымолвить хоть словечко), расседлал их и снял уздечки. Потом вытер мокрые, покрытые пеной бока, да так тщательно, что пристыдил бы и лучшего конюха из королевских конюшен.
— Друзья мои, — проговорил он, — забудьте обо всем и отдыхайте. Вот вода, а вот трава. Когда же я подою своих коз, то напою вас горячей запаркой.
— Господин, — робко спросила Хвин, — выживет ли таркина? Или Лев убил ее?
— Мне ведомо многое, — с улыбкой отозвался Отшельник, — но будущее не дано знать никому. И потому я не могу сказать, кто останется в живых нынче к заходу солнца. Но не тревожься, добрая лошадка. Насколько могу судить, твоя наездница проживет еще долго.
Аравис очнулась на мягком ложе в прохладной комнате с голыми каменными стенами. Она лежала на животе. Почему на животе? Девушка попробовала перевернуться, и ее обожгла жуткая боль в спине. Тут она вспомнила! А из чего сделано это ложе — такое мягкое и такое упругое? Этого Аравис так и не поняла (потому что ложе было из вереска, которого она не то что никогда не видела, но о котором даже не слыхала; а в наших краях всякий подтвердит — на вереске отлично спится).
Отворилась дверь, и в комнату вошел бородатый старец, назвавшийся Отшельником с Южного болота. В руках он держал большую деревянную миску. Осторожно поставив ее на пол, он повернулся к девушке:
— Лучше ли тебе, дочь моя?
— Спина болит, — откликнулась Аравис, — а так все в порядке.
Отшельник опустился на колени, приложил ладонь ко лбу девушки, потом пощупал пульс.
— Лихорадки нет, — сказал он. — Все обошлось, дочь моя, завтра ты встанешь с этого ложа. А сейчас выпей это, — и поднес к ее губам деревянную миску.
Сделав первый глоток, Аравис скривилась от отвращения: человеку непривычному козье молоко кажется просто ужасным на вкус. Но пить очень хотелось, поэтому Аравис пересилила себя. Вскоре миска опустела; девушка сразу почувствовала себя бодрее.
— Отдыхай, дочь моя, — молвил старец. — Раны твои промыты и перевязаны, и оказались они не такими уж страшными — не страшнее следов бича. Странный то был Лев, очень странный: вместо того чтобы выдернуть тебя из седла и запустить в тебя свои зубы, он всего лишь оцарапал тебе спину. Я насчитал десять царапин, длинных, но не глубоких.
— Да уж! — Аравис присвистнула. — Повезло так повезло.
— Дочь моя, — с мягким укором произнес Отшельник, — я прожил на этом свете сто девять зим и ни разу не встречал госпожу Удачу. Нет, есть во всем этом что-то, чего я не понимаю. Но если нам суждено узнать истину, рано или поздно мы ее узнаем.
— Ты сказал, отдыхай, — проговорила Аравис. — А как же Рабадаш и двести его воинов?
— Думаю, здесь они не появятся, — отвечал Отшельник. — Брод лежит к востоку отсюда. От брода они поскачут напрямик к Анварду.
— Бедный Шаста! — вздохнула Аравис. — Далеко ему бежать, да? Он успеет?
— Будем надеяться, — улыбнулся старец.
Аравис повернулась на бок и спросила:
— Долго я спала? Кажется, уже смеркается.
Отшельник выглянул в окошко — единственное в комнате, выходившее на север.
— То не вечерние сумерки, — поведал он. — То сгущаются тучи над Пиком Бурь. Значит, жди ненастья. К ночи будет туман.
На следующее утро Аравис проснулась вполне здоровой — если не считать, конечно, царапин на спине, — и после завтрака (овсяная каша и сливки) Отшельник разрешил ей встать. Разумеется, она тут же отправилась повидать лошадей. С утра распогодилось, тихий двор был залит солнечным светом, будто большую зеленую чашу до краев налили золотистым вином.
Завидев Аравис, Хвин поспешила навстречу девушке и ткнулась губами ей в щеку.
— А где Бри? — справилась Аравис, когда они с Хвин парасспрашивались друг друга.
— Вон там, — Хвин мотнула головой, — Поговори с ним. Что-то случилось, а что, мне он не рассказывает.
Они бок о бок пересекли двор. Бри лежал на траве, носом к изгороди. Он наверняка слышал шаги, но даже не повернул головы.
— Доброе утро, Бри, — поздоровалась Аравис. — Как ты себя чувствуешь?
Бри пробормотал что-то неразборчивое.
— Отшельник говорит, что Шаста должен был успеть вовремя, — продолжала Аравис. — Так что все неприятности позади, Бри. Скоро мы будем в Нарнии.
— Я никогда не увижу Нарнию, — наконец отозвался Бри.
— Что ты такое говоришь? — изумилась Аравис.
Бри повернулся. Его глаза были полны тоски.
— Я возвращаюсь в Калормен, — сказал он.
Аравис не поверила своим ушам.
— Ты рехнулся? Снова в рабство?
— Вот именно, — Бри покачал головой. — Как я могу мечтать об ином уделе? Как я посмею показаться среди вольных лошадей Нарнии? Все будут говорить: «Это тот самый конь, который бросил лошадку, девушку и мальчика на съедение львам, а сам ускакал, спасая собственную шкуру!»
— Мы все бежали, — мягко напомнила Хвин.
— Все, кроме Шасты! — возразил Бри, — Он-то бежал в верном направлении: обратно! Какой позор! Я называл себя боевым конем, я похвалялся тем, что сражался в сотне битв, — и меня превзошел в мужестве обыкновенный мальчишка, ребенок, несмышленыш, который и меча-то в руках не держал! Сущий заморыш, а оказался храбрее моего!
— Понимаю, Бри, — проговорила Аравис. — Мне тоже стыдно. Шаста такой молодец! Я шпыняла его с нашей первой встречи, смотрела на него сверху вниз, а вчера он всех нас спас. И все равно, по-моему, лучше извиниться перед ним, чем возвращаться в Калормен.
— Поступай как знаешь, — ответил Бри, — Ты себя не опозорила. А я — я потерял все, чем гордился.
— Мой добрый конь, — обратился к нему Отшельник, подошедший незамеченным: босые ноги ступали неслышно по густой, мокрой от росы траве, — ты потерял разве что свое самомнение. Нет-нет, друг мой, не прижимай ушей и не тряси гривой! Если тебе и вправду так стыдно, как ты говорил, тебе придется выслушать меня. Живя среди забитых бессловесных тварей, ты привык считать себя чуть ли не венцом творения. Конечно, их ты и храбрее, и умнее. Иначе и быть не могло. Но отсюда вовсе не следует, что в Нарнии ты тоже будешь кем-то особенным. Впрочем, пока будешь помнить, что никакой ты не особенный, ты останешься вполне здравомыслящим, добропорядочным конем. А теперь, друзья мои, соблаговолите пройти к двери на кухню, и я угощу вас отличной запаркой.