Люси поцеловала Аравис в щеку. С первого взгляда они поняли, что наверняка подружатся.

— Хочешь, поднимемся и посмотрим? — предложила королева. Аравис не стала отказываться, и девушки удалились, оживленно обсуждая убранство спальни и фасоны и цвета платьев, которые Люси позаботилась приготовить для гостьи.

После легкого обеда на свежем воздухе (холодные закуски, пирог с дичью, вино, сыр и хлеб) король Лун неожиданно вздохнул и насупил брови.

— Друзья мои! — молвил он. — Что нам делать с этим бессовестным Рабадашем? Не держать же его под замком до скончания веков?

Королева Люси, сидевшая по правую руку от Луна, посмотрела на Аравис, которая сидела слева от короля. Эдмунд, занимавший место во главе стола, переглянулся с Даррином, сидевшим напротив, затем обвел взглядом остальных — Дара, Перидана, Кора и Корина.

— Никто не посмеет упрекнуть ваше величество в чрезмерной жестокости, если мы отрубим ему голову, — сказал Перидан. — Ибо разбойный набег, учиненный им, ставит его вровень с отъявленными злодеями.

— Злодей злодею рознь, друг Перидан, — возразил король Эдмунд и задумчиво прибавил: — Даже изменник способен раскаяться — уж я-то знаю.

— Казнить Рабадаша — все равно что объявить войну тисроку, — заметил Даррин.

— На тисрока мне начхать! — заявил король Лун, переходя с королевской манеры изъясняться на ту, что принята повсеместно. — Его сила — в многочисленности войска, а рать столь могучая никогда не пересечет пустыню. Другое дело, что мне не хватит духа хладнокровно лишить человека жизни, пускай он хоть трижды негодяй и изменник! Я бы с радостью вспорол ему брюхо в битве, но битва, к несчастью, уже завершилась…

— Испытайте его снова, ваше величество, — посоветовала Люси. — Пообещайте отпустить его, если он поклянется впредь не нарушать договоров.

— Скорее снег летом выпадет, чем этот мерзавец сдержит слово! — воскликнул Эдмунд, — Впрочем… Если он вновь придет к нам с мечом, у нас появится отличная возможность лишить его головы на плечах в честном бою.

— Так тому и быть, — король Лун повернулся к слуге. — Привести пленника!

Вскоре перед ними предстал Рабадаш, закованный в кандалы. При первом же взгляде на него возникала уверенность, что он провел ночь в грязной, зловонной камере, без хлеба и воды. На самом деле его держали в просторном, светлом помещении и принесли ввечеру отличный ужин. Однако, снедаемый стыдом и яростью, он отказался даже притронуться к пище и ночь напролет колотил в дверь, бранился и угрожал своим тюремщикам самыми страшными карами. Потому-то он сейчас так и выглядел.

— Вашему королевскому высочеству нет нужды объяснять, — начал король Лун, — что, по установлениям небес и по всем законам всех держав, больших и малых, мы с полным на то правом можем приговорить вас к смертной казни. Тем не менее, учитывая ваш возраст и недостаток воспитания — ибо тому, кто вырос среди тиранов и рабов, не ведомы ни благородство, ни простая порядочность, — учитывая все это, мы склонны помиловать вас и позволить вам уйти, если вы поклянетесь, во-первых…

— Да как ты смеешь, пес смердящий?! — вскричал Рабадаш. — Не хватало мне поучений от варваров! Тьфу! Я плюю на тебя и на всех вас! Конечно, куда как легко грозить тому, кто закован в кандалы! Храбрецы нашлись! Снимите с меня ваши железки, дайте мне меч — и посмотрим еще, кто кого!

Мужчины повскакивали и схватились за клинки.

— Отец, можно я его вздую? — умоляюще воскликнул Корин.

— Ваши величества! Благородные рыцари! — воззвал король Лун, — Успокойтесь, умоляю вас! Неужто уподобимся мы этому необузданному юнцу, который сам не ведает что творит? Корин, сядь, не то я выгоню тебя из-за стола! А вы, ваше высочество, соблаговолите выслушать наши условия!

— Наследнику калорменского престола не к лицу подчиняться грязным варварам, даже будь они и вправду колдуны, — высокомерно отозвался Рабадаш, — Да никто из вас и пальцем меня не тронет! За каждое оскорбление, нанесенное мне, заплатите вы морями нарнианской и арченландской крови! Ужасна месть тисрока, грозящая вам уже сейчас, но убейте меня — и мир содрогнется от гнева отца моего, и останется от вашей Нарнии одно воспоминание! Берегитесь! Берегитесь! Молния Таша летит с небес!

— А вдруг она снова за крюк зацепится? — невинно осведомился Корин.

— Постыдись, Корин! — одернул сына король Лун. — Запомни: не пристало человеку благородному потешаться над тем, кто не может ответить.

— Бедный глупый Рабадаш, — прошептала Люси.

Внезапно все поднялись, как по команде, и замерли, почтительно склонив головы. Кор подивился этому, но тоже встал, а в следующий миг понял — почему. Среди них появился Эс-лан, и никто не видел и не слышал, как он пришел. Рабадаш разинув рот уставился на громадного льва, что неторопливо прохаживался перед ним.

— Слушай меня, принц Рабадаш, — молвил Эслан. — Судьба твоя близка, но ты еще можешь ее избегнуть. Отринь свою гордыню, ибо нечем тебе гордиться, обуздай свой гнев, ибо никто нр причинил тебе зла, и прими смиренно и с благодарностью свободу, что дарует тебе король Лун.

В ответ Рабадаш закатил глаза, оскалил зубы в издевательской усмешке и принялся шевелить ушами (всякий может этому научиться, коли захочет). В Калормене эта гримаса действовала безотказно — храбрейшие из воинов бледнели и пятились, все прочие падали ниц, а некоторые даже валились в обморок. Но одно дело — пугать тех, кто знает, что по мановению твоей руки их могут сварить заживо, и совсем другое — пытаться застращать людей свободных. Иными словами, никого гримаса принца не напугала — разве что привела в недоумение; а добросердечная королева Люси решила, что Рабадашу стало плохо.

— Демон! Демон! — завопил Рабадаш. — Изыди! Я не боюсь тебя, исчадие преисподней! Я презираю тебя! Изыди, говорю тебе я, потомок Таша неумолимого и необоримого! Да поразит тебя Таш своим перуном! Да падет на тебя дождь из скорпионов и тарантулов! Да превратятся в пыль горы вашей Нарнии! Да…

— Остерегайся, Рабадаш, — тихо проговорил Эслан. — Твоя судьба подходит все ближе. Она уже у дверей и тянется к засову.

— Да обрушатся небеса! — продолжал буйствовать принц, — Да разверзнется земля под вашими ногами! Да сгинет Нарния в огне, да затопят ее реки крови! И не успокоюсь я, пока не притащат за волосы в мой дворец это собачье отродье, эту гнусную варварку, эту…

— Час пробил, — произнес Эслан. К великому изумлению Рабадаша, все, кто смотрел на него, вдруг согнулись от хохота.

В тот самый миг, когда Эслан изрек: «Час пробил», уши Рабадаша — а принц по-прежнему шевелил ими, все еще не понимая, что никого он тут не напугает, — начали меняться. Они росли, вытягивались, обрастали на глазах серой шерстью. И пока все гадали, у кого другого они могли видеть такие уши, лицо Рабадаша тоже стало меняться. Оно удлинилось, словно слегка распухло, глаза выкатились, а нос, наоборот, как бы запал (или лицо целиком превратилось в большой нос, можно сказать и так, и покрылось шерстью). Руки принца коснулись земли, пальцы обратились в копыта. Теперь Рабадаш стоял не на двух ногах, а сразу на четырех; одежда его исчезла, сменившись густой шерстью. Хохот не смолкал, правители и вельможи ничего не могли с собой поделать: разгневанный, сыплющий проклятиями Рабадаш обернулся самым обыкновенным ослом!

Превращение завершилось, но он на какое-то мгновение сохранил способность к членораздельной, внятной речи и еще успел воскликнуть, осознав, что же такое с ним происходит:

— О, только не это! Только не в осла! В коня… пожалуйста… Иа! О! Иа! Иа!

Человеческие слова утонули в ослином реве.

— Слушай меня, принц Рабадаш, — повторил Эслан. — Ты получил по заслугам, но чем справедливее воздаяние, тем оно милосерднее. Ты останешься ослом не навечно.

Разумеется, при этих словах осел навострил уши — и вышло у него это столь забавно, что люди вновь, как ни старались удержаться, разразились хохотом.

— Ты взывал к Ташу, — продолжал Эслан, — И в храме Таша ты исцелишься. В день великого празднества осени ты должен встать пред алтарем в главном ташбаанском храме, и там, на виду у всего Ташбаана, спадет с тебя ослиное обличье и все узнают в тебе принца Рабадаша. Но запомни хорошенько: если когда-нибудь ты вновь соберешься в поход и если отойдешь от ташбаанского храма дальше десяти миль, ты снопа станешь ослом. И во второй раз тебя не исцелит уже никто.